Киевский общественный активист Ярослав застрял в «ДНР» в разгар войны. Зимой он приехал к заболевшей матери, но вскоре она умерла и ему пришлось разбираться с похоронами и недвижимостью. После начала войны России против Украины его пытались мобилизовать, но Ярославу удалось скрыться. Больше двух месяцев мужчина прятался в Донецке, выискивая возможность выбраться из «ДНР» живым.
В своем рассказе «Белсату» о жизни в подполье он часто употребляет слово «там». «Там», в серой зоне между Россией и Украиной — нет дома, родных и друзей, банков, законов и будущего:
- Мне 34 года, я закончил филфак ДНУ, но в 2014 году переехал в столицу. В том же году у меня умер отец, а мама осталась в Донецке. В Киеве я работал в негосударственной организации, занимался переселенцами, в частности крымчанами. А еще увлекся актерским мастерством: съемки, эпизоды, театральный кружок.
Перед Новым годом я узнал, что маму госпитализировали с подозрением на ковид, поехал туда (в Донецк. — Ред.) второй раз за все годы войны. В январе мама умерла от инсульта, а я застрял из-за организации похорон и оформления документов. У нас было изрядное количество недвижимости — три квартиры и дом. Раньше здесь жилье стоило как в Киеве, сейчас планировал продать одну квартиру хотя бы за шесть-восемь тысяч долларов — больше 10 тысяч оттуда не вывезешь. Остальное хотел переоформить, чтобы не «национализировали».
«Могилизация»
Продать я ничего не сумел из-за бюрократии и эпической местной атмосферы. Там нет банков, кроме Центрального республиканского, который выплачивает деньги военным и работникам предприятий. К банкоматам огромные очереди, деньги в них есть не всегда. В магазине карточкой не рассчитаешься. Не работают никакие операторы связи, кроме местного «Феникса». Все закрывается рано, ночью — комендантский час.
Из-за проблем с недвижимостью я отвлекся от внешнего фона. К вестям о войне я не относился скептически, но казалось, что она будет где-то в другом месте — со стороны Беларуси или еще где-то, — но не у нас.
Все началось примерно за две недели до 24 февраля. Пришла СМС-рассылка с перечнем КПП, соответствующих определенным населенным пунктам. В городе началась паника, люди начали сметать еду в супермаркетах. После этого сразу объявили мобилизацию, которую здесь называют «могилизацией». Сначала был призыв явиться на сборные пункты, потом стали рассылать угрозы с указанием уголовной ответственности за неявку. Сейчас нет никаких повесток: где тебя видят — там загребают. На рынке, на автостанции, проверяют даже под сиденьями автобуса.
Появились местные чаты в телеграме с перекличкой, где сегодня стоит комендатура, ДПС, военные. Эти чаты прихлопывают, но появляются новые. Первыми загребли тех, кто работал на официальных предприятиях. Потом студентов. Потом пошли по адресам.
Зуб удалил плоскогубцами
Я был у товарища, когда в дверь постучали военные бомжацкого вида в поношенной форме. Начали быковать: «Давайте, пид…ры, собирайтесь, петухи, нах..й, Родина-мать зовет!» Все закончилось потасовкой, но нам удалось ретироваться. Позже на нас завели уголовное дело.
Я выкинул карточку «Феникса», началась паранойя. В своей квартире сидеть было палевно, нашел съемную за четыре тысячи российских рублей. В ней провел больше двух месяцев. Не включал свет, выходящее на улицу окно закрыл листом фанеры. Закупил много провизии и попросил знакомую раз в две недели приносить немного еды. Появился дефицит, не все можно достать, рацион был скудный, но был. Позже попросил передать мне капли для глаз: начались проблемы от сухого воздуха и постоянного чтения новостей в телефоне. Когда сломался зуб, я удалил плоскогубцами осколок, который шатался и мешал есть.
Готовил днем, чтобы в темноте не был виден [горящий] газ. «Сознательных» соседей хватает: люди озлобляются. У кого-то забрали сына, мужа, брата, они готовы показать пальцем на паренька определенного возраста. Кроме того, по дворам ходят дружинники, стучат в квартиры, расспрашивают соседей. Используют любые методы. Например, могут ударить по машине во дворе, чтобы сработала сигнализация и кто-нибудь выглянул.
Электричество я использовал только для зарядки телефона. По возможности старался не спускать лишний раз воду в туалете.
Вода в домах сомнительного качества, подается по расписанию — раз в трое-четверо суток на три часа. Я подошел к вопросу с фанатизмом: набрал ванну, наполнил бутылки, тазики, ведра, стаканы — все емкости, которые нашел, разве что в полиэтиленовые пакеты не понабирал. Умывался под краном на кухне. Раз в две недели принимал ванну, воду спускал и набирал снова. В квартиры на верхних этажах вода не поднималась, во дворы стали привозить техническую воду. Чтобы ее носить, нужна физическая сила. Мужчины выходили — и их там «принимали» типы в гражданском.
Мобилизованные живут два дня
К концу первого месяца стал собирать информацию про возможности выезда. Было много фальшивых объявлений: люди приходили на условленное место, а там ждала комендатура. Я был на связи с несколькими людьми, многих из них забрали. С ними пропала связь, на некоторых уже пришли похоронки.
Люди, которых забрали, живут не более двух дней. Мобилизовали даже музыкантов Донецкой филармонии, они в Мариуполе столько примерно и протянули. Людей используют на передовой как пушечное мясо для обнаружения огневой точки украинцев либо как живой щит. Или для картинки на локальных либо российских каналах: мол, украинцы уничтожают украинцев.
Вначале были случаи, что люди сдавались украинцам в плен, но потом здесь это просекли — сейчас снайпер за спиной отнюдь не прикрывает. Сделать самострел и попасть в больничку тоже нельзя: просто добьют, чтобы остальным неповадно было, а то все захотят себе в ногу шмальнуть и не идти умирать.
Два месяца я жил с чувством страха и безысходности. Мое обнаружение казалось вопросом времени. Думал, что мобилизация приведет к тому, что двери квартир начнут вскрывать болгаркой. На этой случай у меня был план: я завалил дверь стремянкой, карнизами, сделал из лески подобия «растяжек». У меня не было гранат, но в регионе очень много оружия — поверить, что растяжки могут быть настоящими, несложно. Рассчитывал, что открывшие дверь увидят их и не будут спешить, а у меня будет время ретироваться по пожарной лестнице с четвертого этажа.
Выйти на перевозчиков было сложно. Не они мне давали контакты, а я им свои. Их кому-то передавали. Со мной связывались, в качестве подтверждения я отправлял смайлик. Для коммуникации использовал мессенджер Jami. Меня параноило, не сказал ли я лишнего. Прислушивался к шорохам. Когда в дверь стучали, не подходил. Постелил в коридоре одеяла, бросил зимнюю куртку, чтобы ходить бесшумно. На улицу выглядывал, приоткрывая балкон, практически ползком.
Наконец мне сообщили, что в определенный день и час я получу координаты. До места, из которого меня должны были забрать, помогли добраться знакомые. Часть пути ехал в багажнике, часть — на городском транспорте, но спереди ехал человек и по телефону докладывал ситуацию на дороге.
В городе видел колонны Z-техники. Видел, как увозят тех, кого забрали. Видел много мобильных крематориев. Была информация от рабочих, что, когда мобильные крематории не справлялись, тела сжигали в печах Донецкого металлургического завода.
Проехали не все
Какое-то время я сидел в подсобке магазина. Потом меня забрали местные военные или наемники с оружием в Z-атрибутике — она там как оберег, ее вешают на гражданский транспорт, на аватарки в телеграме. Потом было несколько смен транспорта. Они особо не церемонятся, когда везут: в туалет никого не пускают, телефоны требуют глушить, никому ничего не объясняют. Просто первый пошел — и все. Было очень страшно. Те, кто ехал со мной, проехали не все. Это рулетка: не факт, что перевозчик не заберет твои деньги и не сдаст тебя в рекруты. Гарантий никаких.
На российской границе меня долго трепали, раздевали, смотрели, нет ли у меня тату, копались в телефоне. В итоге пропустили, и я взял такси до Ростова за 5500 российских рублей. Дорого, но у меня не было другого выхода.
Из Ростова я доехал до Новороссийска, оттуда — во Владикавказ, потом сел на автобус до Верхнего Ларса. На российской стороне границы меня отвели в комнату с зарешеченным окошком под потолком. Там был еще один украинец и четыре казаха. Мне сказали: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Думал, уже не выпустят. У нас забрали телефоны и документы, начали вызывать по одному на допрос. Потом все-таки выпустили — и я дошел до грузинской границы. До сих пор не верится, что я в Грузии.
В целом выезд обошелся в 150 тысяч рублей, но есть варианты и дороже, когда встречают на другой стороне. Считаю это лучшей инвестицией в жизни. Работы у меня сейчас нет. Денег хватит на два месяца. Что сейчас делать, пока не знаю, о будущем не думаю. Из материальных ценностей мне уже ничего не хочется.
Все, что происходит в ОРДЛО, остается в ОРДЛО
Есть «ЛНР» и «ДНР», где происходят страшные вещи, там смертность намного выше, там нет никакого правового поля. Все организации, в том числе ОБСЕ, уехали. Оттуда даже Красный Крест свалил. Там вообще нет ни черта.
